«Чайка»

Настроившись на «мхатовскую волну», он [О. Ефремов] понял и принял героев «Чайки», проникся поэзией этой загадочной пьесы. Путь для однозначных и скорых актерских решений в новой мхатовской «Чайке» закрыт. К людям здесь внимательны, видят сложность каждого. Пусть ссоры часты, но герои этого спектакля сталкиваются прежде всего с судьбой. Сила обыденности затягивает их, они противостоят ей, каждый по-своему, отсюда и мечты молодых о сцене, и музицирование Шамраева, и книжная мудрость, которой Медведенко пытается заслониться от нужды. Вряд ли кому-то из них «суждено победить», но и остаться верным себе — немало. Эту верность себе увидели в Треплеве, и он, с его беспокойной душой, недовольством собой, одержимый высшими и вечными вопросами бытия, близок театру. Близок, наверное, и потому, что здесь уже узнали Иванова, поверили ему и полюбили его, а у Треплева, в сущности, та же драма — драма безверия, бесцельности, драма времени. Треплев у А. Мягкова искренен, беззащитен, целомудрен в выражении своих чувств. Нет в нем ни эпатажа, ни надрыва, свою судьбу он принимает с достоинством чеховских людей; он более других способен любить и более всех одинок. Одиночество это ясно с самого начала, с первого его появления, и грустной негромкой мелодией идет до конца. В конце, однако, хотелось бы ощутить большую силу и глубину его душевного потрясения — он слишком ясен в финале, мучительность его самооценки снята, в неизбежность его гибели не очень веришь. Тригорин у А. Калягина серьезен и прост, с глухой, но прорывающейся досадой на самого себя, на непонимание других. Но душевная усталость его и реальная писательская драма (ведь у него нет «определенных целей») должны бы ощущаться острее — тем более что он в спектакле лишен привычной вялости чувств, еще молод, горяч, и к Нине его тянет истинная, хотя, быть может, и короткая страсть. Объективность спектакля в том, что оба они — Тригорин и Треплев — рассмотрены здесь с одинаковой мерой внимания к ним, у каждого — своя правда и своя беда, хотя дороже театру Треплев. Не потому, что эстетика его ближе — наверное, наоборот, но в нравственном плане своей цельностью и чистотой он предпочтительнее Тригорина. Недаром так меняется Тригорин Калягина от первого к последнему акту: застенчивый и тихий в начале и фатовый, самодовольный, благополучный в конце. Если Треплев — душа спектакля, то Нина А. Вертинской — нерв его. Она порывиста и тревожна — бабочка, летящая на огонь; при этом ею движет не наивность, но острый интерес к запретному и желанному миру искусства. Даже к Тригорину у нее сначала не внезапная и восторженная влюбленность, но именно любопытство, энергичный, почти деловой интерес. Потом уже придет смятение чувств, а в последнем акте увидим любовь — горькую, стойкую. Эта Нина меняется и мужает к финалу; последние сцены ее проходят с трагической силой и остротой. Надломленная, почти безумная, она не позволяет жалеть себя, защищается иронией и бравадой, но не выдерживает — то переигрывает, то дает волю усталости и слезам. Слова «я — чайка», впрочем, произносятся ею различно, от какой-то потерянности вначале до вызова судьбе в конце. Пусть это не победа, а вызов, но он у нее дорогого стоит, и это итог всей роли, всего спектакля. В финале, когда все кончилось, Треплев погиб и занавес должен бы закрыться, режиссер предлагает свой эпилог. Снова движется к авансцене беседка-театр, бьется на ветру порванный занавес, и Нина читает из пьесы Треплева. Читает то, что в первом акте декламировала с ученической старательностью, но без понимания, без души. Теперь же, многое пережив, читает со сдержанной, скорбной силой, как свое, о себе. Искусство требует жертв… Или не так: искусство вырастает из человека, его души, его жизни, требует его целиком. Две линии пьесы снова соединились в одну, обнажив в финале главную мысль спектакля.

Шах-Азизова Т. Новая «Чайка» МХАТа // Советская культура. 1980. 25 июля.

Структурный принцип пьес Чехова — симфонизм, и роль двух тем выполняют рефрены… В «Чайке»: «я — чайка» — полубезумный ностальгический рефрен, «я — актриса» — рефрен трезвый, рефрен мужества и веры. И вся пьеса строится на чисто музыкальном сплетении ожиданий и воспоминаний. Ждут немногие, вспоминают почти все. И фабульное и эмоциональное пространство пьесы расширено почти беспредельно. Каждый персонаж окружен своим прошлым, у каждого с прошлым скрытая коллизия и открытый конфликт, одни безуспешно стремятся вернуться в прошлое, другие безуспешно пытаются вырваться из него, и эти драматические отношения человека со своими воспоминаниями поставлены в пьесе под знак жесткой моральной оценки. Когда Тригорин при виде чучела чайки не может вспомнить ничего, он отлучает себя от поэзии. А когда Треплев не может забыть ничего, он отлучает себя от жизни. Одна Нина избирает истинный путь, ведомая безошибочным женским инстинктом.

Гаевский В. Образ театра // Театр. 1987. № 10.